Сон № 9 - Дэвид Митчелл
Писать об этом тяжело.
Я была несчастна. Меня, двадцатитрехлетнюю, называли красавицей. Но единственная компания, на которую может рассчитывать молодая мать, – это такие же молодые мамаши. А они – самый жестокий клан на свете, если ты в него не вписываешься. Когда они выяснили, что я «вторая жена», то решили, что я оказываю дурное влияние, и обратились к администрации дома с требованием меня выселить. Ваш отец был достаточно влиятелен, чтобы воспрепятствовать этому, но никто из них больше не сказал со мною и двух слов. Как ты понимаешь, на Якусиме про вас не знали (пока еще), и я даже думать не могла о том, чтобы вернуться и постоянно сносить любопытные взгляды.
Примерно тогда же твой отец завел себе новую любовницу. Ребенок не добавляет женщине привлекательности. Двойня сокращает сексапильность вдвое. Наш разрыв был отвратителен – поверь мне, подробностей тебе лучше не знать. (Да я сама не хочу их вспоминать.) Когда я была беременна, он клялся, что обо всем позаботится. Наивный цветок, я не понимала, что он говорил только о деньгах. Как все слабаки, он напускал на себя смущенный вид и полагал, что все его простят. Делом занялись его адвокаты, и я больше никогда его не видела. (И никогда этого не хотела.) Мне было позволено жить в той самой квартире, но не продавать ее – мыльный пузырь экономики раздувался, и цены на недвижимость удваивались каждые полгода. Все произошло вскоре после того, как вам исполнился год.
Я была дурной женщиной. (Я никогда не была хорошей, но, по крайней мере, сейчас я это понимаю.) Некоторые женщины созданы для материнства, словно были матерями еще до того, как ими стали, я же ни в коей мере не была для этого приспособлена. Я и сейчас терпеть не могу маленьких детей. Все деньги, что адвокат вашего отца присылал на ваше содержание, я тратила на нелегальную няню-филиппинку, чтобы иметь возможность уходить из дома. Я часто сидела в кафе и разглядывала прохожих. Моих сверстниц, которые работают в банках, составляют букеты, ходят за покупками. Занимаются повседневными делами, которые я так презирала, пока не забеременела.
Прошло два года. Я работала в ночном баре, но совершенно разочаровалась в жизни. Я подцепила очередного богатого покровителя, и каждый раз, когда я возвращалась домой, вы с Андзю напоминали мне о том, с чем богатые покровители нас оставляют. (Пеленки, бесконечный плач и бессонные ночи.) Однажды утром мы с тобой остались дома вдвоем: накануне у тебя был жар, поэтому в детский сад няня повела только Андзю. Не в тот, что поблизости, – мафия молодых мамаш грозилась устроить бойкот, если вас туда примут. Вас возили в другой округ. Ты орал как резаный. Может, из-за температуры, может, потому, что Андзю увели. Я всю ночь была на работе, поэтому приняла таблетки, запила их водкой и предоставила тебя самому себе. Потом ты затарабанил ко мне в дверь, – конечно, к тому времени ты уже ходил. Мигрень не давала мне уснуть. Я не выдержала, сорвалась. Наорала на тебя, погнала прочь. Естественно, ты заревел еще громче. Я снова заорала. Тишина. А потом я услышала, как ты сказал это слово. Должно быть, выучил его в детском саду.
– Папочка.
Во мне что-то сломалось.
С абсолютным спокойствием я решила сбросить тебя с балкона.
Новые чернила, новая ручка. Старая отказала на самом драматическом месте. Так вот. С абсолютным спокойствием. Я решила сбросить тебя с балкона. Эти шесть слов объясняют всю нашу дальнейшую жизнь. Нет, они ни в коем случае меня не оправдывают. Я не просто «хотела» сбросить тебя с балкона. Я решила сделать это. На самом деле. Мне очень тяжело это писать.
Вот как все произошло. Я резко распахнула дверь спальни – она открывалась наружу, – и ты заскользил по натертому паркету к лестнице, сорвался с верхней ступеньки и исчез. Я оцепенела… и не смогла бы остановить твое падение, даже если бы была сверхчеловеком. Ты падал без крика. Я слышала. Представь, как сбрасывают с лестницы мешок с книгами. Ты упал с таким же звуком. Я ждала, когда ты закричишь. Все ждала и ждала. Время вдруг помчалось с утроенной скоростью, догоняя само себя. Ты лежал внизу, из уха у тебя текла кровь. Эта картина до сих пор у меня перед глазами. (И появляется всякий раз, когда я спускаюсь по лестнице.) У меня началась истерика. Я что-то бубнила, а врачи из «скорой помощи» на меня кричали. А знаешь, что я увидела, когда положила трубку? Ты сидел на полу и облизывал окровавленные пальцы.
Врач из «скорой» объяснил, что иногда дети обмякают, как тряпичные куклы. Это и спасло тебя от серьезных травм. Врач сказал, что тебе повезло, но он имел в виду, что повезло мне. От меня несло водкой, что сильно подпортило впечатление от моего рассказа о том, как ты перелез через ограждение у лестницы. На самом деле повезло всем нам. Я знаю, что собиралась тебя убить и что чудом избежала пожизненного заключения. Даже не верится, что наконец-то я это пишу. Три дня спустя я выплатила няне месячное жалованье и сказала, что увожу вас к бабушке погостить. Я была не в состоянии воспитывать вас с Андзю. Психически невменяема. Остальное ты знаешь.
Я пишу это не для того, чтобы ты меня пожалел или простил. Этот рассказ не о том. Но даже теперь воспоминания лишают меня сна, и облегчить их тяжесть я смогу, лишь поделившись ими с тобой. Я хочу выздороветь. То есть…
…как ты, наверное, понял, бумага смята, потому что я скомкала письмо и бросила в корзину. Не целясь. И что же? Оно попало прямо внутрь, даже не задев за край. Кто знает? Возможно, это тот самый случай, когда суеверное чувство себя оправдывает. Пойду-ка я суну письмо под дверь доктору Судзуки, пока снова не передумала. Если захочешь позвонить мне, звони по номеру на бланке письма. Как тебе будет угодно. Жаль, что…
Время на «Фудзифильме» приближается к четырем. Как реагировать на новость о том, что тебя хотела убить родная мать? После трех лет молчания. Я привык к тому, что матери нет рядом, что она где-то там, но не слишком близко. Так не чувствуешь боли. Если что-то сдвинется, то, боюсь, все начнется сначала. Все, что приходит мне в голову, – это «Ничего не делать». Если это отговорка, то я готов поставить штамп
